18-9-2000

AHHA AXMATOBA

Ana Akhmátova, pseudónimo de Ana Andreievna Gorenki nasceu nos arredores de Odessa em 1889 e faleceu nos arredores de Moscovo em 1966.  

 

Leia a sua biografia aqui. 

   

   
 

Kuzma Sergeevich Petrov-Votokin, Portrait of  Anna Akhmatova. 1922. Oil on canvas. 54.5 x 43.5 cm. Tretyakov Gallery, Moscow, Russia

 

 

 

Последний тост

 

Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью,-

За ложь меня предавших губ,

За мертвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что бог не спас.

 

                 1934

 

Último Brinde

Bebo ao lar em pedaços,
À minha vida feroz,
À solidão dos abraços
E a ti, num brinde, ergo a voz...
Ao lábio que me traiu,
Aos mortos que nada vêem,
Ao mundo, estúpido e vil,
A Deus, por não salvar ninguém.

1934
 

 

Ultimo brindisi

Bevo a una casa distrutta,
alla mia vita sciagurata,
a solitudini vissute in due
e bevo anche a te:
all'inganno di labbra che tradirono,
al morto gelo dei tuoi occhi,
ad un mondo crudele e rozzo,
ad un Dio che non ci ha salvato.

 

1934

 

 

 

 

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

 

16 августа 1921 (вагон)

 

Desapareceste do mundo dos vivos,

Não podes já levantar-te da neve.

Vinte e oito baionetas

Cinco balas.

Uma nova amarga camisa

Para o meu amado eu cosi.

A terra Russa adora,

Ser regada com sangue.

 

 

 

 

МУЗЫКА

              Д. Д. Ш.*

 

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах ее края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

 

Когда последний друг отвел глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела словно первая гроза

Иль будто все цветы заговорили.

 

* Д.Д.Шостаковичу

1958

 

MÚSICA

 

 

Algo de miraculoso arde nela,

fronteiras ela molda aos nossos olhos.

É a única que continua a me falar

depois que todo o resto tem medo de estar perto.

 

Depois que o último amigo tiver desviado o seu olhar

ela ainda estará comigo no meu túmulo,

como se fosse o canto do primeiro trovão,

ou como se todas as flores explodissem em versos.

 

 
   

 

На шее мелких четок ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая челка.



 

PORTRAIT

 

Around the neck is a string of fine beads,
In a wide muff I hide the hands,
The eyes gaze vacantly about
And will never weep again.

And the face seems paler
Against the lavender silk,
My straight bangs
Reach almost to the brows

 

 

      

   

 

 

 

DE "OS MISTÉRIOS DO OFÍCIO"

 

 

Мне ни к чему одические рати
И прелесть эллегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

 

 

 

 

Não me interessam as hostes das odes

Nem o encanto das fantasias elegíacas.

Quanto a mim, nos versos tudo deve ser a despropósito,

Não ao modo das outras pessoas.

 

Se soubésseis de que porcarias

Crescem os versos sem terem vergonha,

Qual pampilho amarelo nas cercas,

Qual a bardana ou celga-brava.

 

Grito irritado, cheiro de pez fresco,

Misterioso bolor na parede...

E já soa o verso, fogoso, terno,

Para vossa alegria e minha.

 

21 de Janeiro de 1940

 

 

  

 

Петроград, 1919


И мы забыли навсегда,
Заключены в столице дикой,
Озера, степи, города
И зори родины великой.
В кругу кровавом день и ночь
Долит жестокая истома ...
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,
За то, что, город свой любя,
А не крылатую свободу,
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.

Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.



PETROGRAD, 1919

 

And confined to this savage capital,

We have forgotten forever

The lakes, the steps, the towns,

And the dawns of our great native land.

Day and night in the bloody circle

A brutal languor overcomes us...

No one wants to help us

Because we stayed home,

Because, loving our city

And not winged freedom,

We preserved for ourselves

Its palaces, its fire and water.

 

 

 

 

Александру Блоку

Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.

И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!

У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен.
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.

Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье,
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.

Январь 1914

 

Para Alexandre Blok

 

Cheguei de visita ao poeta.

Meio-dia em ponto. Domingo.

Silêncio na ampla sala,

Além das janelas frio

 

E um sol cor de framboesa

Sobre farrapos gris de fumo...

E o dono olha calado

Para mim limpidamente!

 

São tais os olhos que ele tem

Que ninguém os deve esquecer,

Para mim é melhor, à cautela,

De modo algum os fitar.

 

Mas será lembrado o diálogo,

O dia fumoso, o domingo

Na casa alta e cinzenta

Às portas do mar do Neva.

 

Janeiro de 1914

 

 

 

ТРИНАДЦАТЬ  СТРОЧЕК 

И наконец ты слово произнес
 
 
Не так, как те... что на одно колено,-

А так, как тот, кто вырвался из плена

И видит сень священную берез

Сквозь радугу невольных слез.

И вкруг тебя запела тишина,

И чистым  солнцем сумрак озарился,

И мир на  миг один преобразился,

И странно изменился вкус вина.

И даже  я, кому убийцей быть

Божественного слова предстояло,

Почти благоговейно замолчала,

Чтоб жизнь  благословенную продлить.

 

1963

TREZE  VERSOS  

 

 

 

E finalmente pronunciaste a palavra

 

não como quem se ajoelha,

 

mas como quem escapa da prisão

 

e vê o sagrado dossel das bétulas

 

através do arco-íris do pranto involuntário.

 

E à tua volta cantou o silêncio

 

e um sol muito puro clareou a escuridão

 

e o mundo por um instante transformou-se

 

e estranhamente mudou o sabor do vinho.

 

E até eu, que fora destinada

 

da palavra divina a ser a assassina,

 

calei-me, quase com devoção,

 

para poder prolongar esse instante abençoado.

 

   

 

 

 

ВЕЧЕРОМ   
 
 

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым  горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

 
Он мне  сказал: "Я верный друг!"-

И  моего коснулся платья.

Как  непохожи на объятья

Прикосновенья  этих рук.

 
Так гладят кошек или птиц.

Так на наездниц смотрят стройных...

Лишь  смех в глазах его спокойных,

Под легким  золотом ресниц.

А скорбных  скрипок голоса

Поют  за стелющимся дымом:

"Благослови же небеса -

Ты  первый раз одна с любимым".

 
1913
 

À Noite  

 

A música no jardim

tinha dor inexplicável.

Um cheiro de maresia

vinha das ostras no gelo.

 

Ele disse: "Sou fiel!"

e tocou-me no vestido.

Tão diverso de um abraço

era o toque dessas mãos.

  

 

Como quem acaricia

um gato ou um passarinho,

sorria, com os olhos calmos,

sob o ouro das pestanas. 

 

A voz triste dos violinos

cantava, em meio à névoa:

"Dá graças a Deus que enfim

estás a sós com o amado".

   

 

 

 
 
 
 
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья,
Вдвоем нам не бывать - та, третья,
Нас не оставит никогда.
Ты подвигаешь кресло ей,
Я щедро с ней делюсь цветами...
Что делаем - не знаем сами,
Но с каждым мигом нам страшней.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.
 
                 Комарово, 5 июля 1963
 

ATRAVÉS DOS ESPELHOS

(dois poetas e a musa)

 

Esta beldade é muito jovem

mas não é deste século.

Não ficamos sozinhos pois - a terceira -

ela nunca nos abandona.

Puxas para ela uma cadeira

e eu, generosamente, divido com ela minhas flores...

O que estamos fazendo - nem nós mesmos sabemos

mas, a cada momento, mais isso nos assusta...

Como quem saiu da prisão,

sabemos algo um do outro,

algo terrível. Estamos num círculo infernal.

Mas talvez isto não sejamos nós.  

 

 

 

Муза

 

 

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что' почести, что' юность, что' свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

 

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?" Отвечает: "Я".

 

                 1924 

À MUSA

 

Quanto, à noite, espero a tua chegada,

a vida me parece suspensa por um fio.

Que importam juventude, glória, liberdade,

quando enfim aparece a hóspede querida

trazendo nas mãos a sua rústica flauta?

 

Ei-la que vem. Soergue o seu véu,

olha para mim atentamente.

E lhe pergunto: "Foste tu quem a Dante

ditou as páginas do Inferno?". E ela: "Sim, fui eu".

 

 

 

 

   

Был он ревнивым, тревожным и нежным,

Как божье солнце, меня любил,

А чтобы она не запела о прежнем,

Он белую птицу мою убил.

 

Промолвил, войдя на закате в светлицу:

«Люби меня, смейся, пиши стихи!»

И я закопала веселую птицу

За круглым колодцем у старой ольхи.

 

Ему обещала, что плакать не буду,

Но каменным сделалось сердце мое,

И кажется мне, что всегда и повсюду

Услышу я сладостный голос ее.

 

1914

Ciumento, Terno

 

Ciumento, terno, inquieto,

como um sol divino amava.

Matou-se o pássaro branco,

porque ao passado cantava.

 

Entrava ao poente em meu quarto:

"Ama-me e ri, escreve versos!"

Enterrei o alegre pássaro

além da fonte, ao pé do tronco antigo.

 

Prometi-lhe não chorar.

Tenho em pedra o coração.

E é como se em toda a parte

ouvisse a doce canção.

 

(Tradução de Jorge de Sena) 

 

 

 

 

 

 

 

 

Как белый камень в глубине колодца,

Лежит во мне одно воспоминанье.

Я не могу и не хочу бороться:

Оно — веселье и оно — страданье.

 

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет

В мои глаза, его увидит сразу.

Печальней и задумчивее станет

Внимающего скорбному рассказу.

 

Я ведаю, что боги превращали

Людей в предметы,не убив сознанья,

Чтоб вечно жили дивные печали.

Ты превращен в мое воспоминанье.

                  Слепнево

                 1916

Como Pedra Branca  

Como pedra branca no fundo do poço

dentro de mim está uma memória.

Nem quero afastá-la, nem posso:

é sofrimento e é prazer e glória.

 

Julgo que quem olhar-me bem de perto

dentro em meus olhos logo pode vê-la.

E ficará mais triste e pensativo

que alguém que escute uma anedota obscena.

 

Eu sei que os deuses metamorfoseavam

os homens em coisas sem tirar-lhes alma.

Para que o espante da tristeza dure sempre,

em coisa da memória te mudei.

 

(Tradução de Jorge de Sena)  

 

 

 

МУЖЕСТВО



Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.

 

23 февраля 1942

 

       Courage
 
We know what now lies in the balance,
What is now coming to pass we know.
The hour of courage has struck on our clock
And courage will never abandon us.
 
We're not afraid to be shot dead,
Not bitter to be bereft of home.
We will defend you, Russian speech,
Guard you, great Russian tongue.
 
Free and unsullied we will carry you through,
Save you from bondage, for our children, 
                    Forever! 
 
  (23 February 1942) 
 

ПРИЗРАК

 

Зажженных рано фонарей

Шары висячие скрежещут,

Все праздничнее, все светлей

Снежинки, пролетая, блещут.

 

И, ускоряя ровный бег,

Как бы в предчувствии погони,

Сквозь мягко падающий снег

Под синей сеткой мчатся кони.

 

И раззолоченный гайдук

Стоит недвижно за санями,

И странно царь глядит вокруг

Пустыми светлыми глазами.

 

Зима 1919

 
 
 Apparition   
 
 
The round, hanging lanterns,
Lit early, are squeking,
Ever more fesively, ever brighter,
The flying snowflakes glitter.
 
And, quickening their steady gait,
As if sensing some pursuit,
Through the soft falling snow
Under a dark blue net, the horses race.
 
And the gilded footman                
And the Tsar looks around strangely  
With light, empty eyes.
 

Winter 1919

Trans. Judith Hemschemyer
 
 
   

 

See the Requiem here, and more poetry by her, here

 

 

July 2, 2005

A truly Russian icon
Anna of All Russias: The Life of Anna Akhmatova
Elaine Feinstein
Weidenfeld, 322pp, £20, ISBN 0297643096

Reviewed by Anne Applebaum

 

July 03, 2005

Biography: Anna of All The Russias by Elaine Feinstein
REVIEWED BY LUCY HUGHES-HALLETT

ANNA OF ALL THE RUSSIAS: The Life of Anna Akhmatova
by Elaine Feinstein

Weidenfeld £25 pp322

Poet in a time of terror
(Filed: 12/07/2005)

Jonathan Bate reviews Anna of All the Russias by Elaine Feinstein.

Title
Anna of All the Russias: the Life of Anna Akhmatova 
Author
Elaine Feinstein
Publisher
322pp, Weidenfeld & Nicolson, £20 
ISBN
0297643096 

 

A fortress hewn from rock
(Filed: 11/07/2005)

Hilary Spurling reviews Anna of All the Russias by Elaine Feinstein.

 

 

13 July 2005 22:36

The conscience of a nation turned to stone

Anna Akhmatova's secret poems helped keep Russia's literary flame alive during the terrifying Stalin years. As a brilliant new biography is published, Olivia Cole surveys the tragic, triumphant life of a heroic survivor

Published: 11 July 2005

'Anna of all the Russias: The Life of Anna Akhmatova' by Elaine Feinstein is published by Weidenfeld (£20)

 

WEIDENFELD & NICOLSON, £20.

Anna Of All The Russias: The Life Of Anna Akhmatova, by Elaine Feinstein

Russian, a poet, and better than beautiful

By Carol Rumens

Published: 06 September 2005

 

The TLS n.º 5346  September 16, 2005

Grief like ours

LESLEY CHAMBERLAIN

Anna Akhmatova

THE WORLD THAT CAUSES DEATH’S DEFEAT

Poems of memory

Edited and translated from the Russian by Nancy K, Anderson

326 pp. Yale University Press. £ 18 (US $30)

0 300 10377 8

 

Elaine Feinstein

ANNA OF ALL THE RUSSIAS

The life of Anna Akhmatova

322pp. Weidenfeld  and Nicolson. £ 20

0 297 64309 6

 

 

Read these articles here