12-9-2005

 

Inga Kuznetsova

Инга Анатольевна Кузнецова

(b. 1974)

LINKS:

Directory 

 

Articles

Poems

 

     

  Inga Kuznetsova at the Vadim Sidur State Museum, Moscow, on 20-12-1997 – 5th edition of the premium “Babylon” for young literature. Photo from http://gallery.vavilon.ru/img/stage/kuznetsova-i01/id_1185  

  

сто лет

ты лежал под спудом

под сердцем у меня

как незримый ребенок

старинная вещь в сундуке

сто лет

я держала в руке нитку от журавля

а думала

это змея полет

это детский смешной амулет

оберег

я прибита к берегу

взбираюсь смешивая слои

глины песка травы

скрипящий на зубах замес

милых мест

это тесто земли у него вкус любви

земляники

это тесто

превращаемое мной в текст

моя нежность пополам с тоской

сжимается в комки

разбегается птенцами

нитка

дергается в руке

ты храним мной как тесное приданое в сундуке

как тесьма

как старинная перевязь стершиеся постромки

 

сколько нужно сказать мне

нёбо

небо не вмещает слов

я укачиваю зыбку

наполненную до краев буквами

и тку будущее

тонкой ниткой от журавля

я синица

жила за морем и вернулась

море я сожгла

 

cent ans

tu es demeuré caché

sous mon cœur

tel un enfant invisible

une antiquité dans un coffre

cent ans

j’ai tenu dans la main le fil d’une promesse

je pensais que

c’était un cerf-volant

un porte-bonheur ridicule

une amulette un jouet

j’échoue sur la rive

je grimpe mélangeant

les couches d’argile de sable d’herbe

mixture des lieux familiers

qui crisse entre les dents

la pâte de la terre au goût d’amour

de fraise des bois

Cette pâte à tarte

Que je transforme en texte

Une mesure de tendresse pour une mesure de chagrin

forme des grumeaux

se disperse en oiseaux

le fil tire ma main

je te garde comme une dot étroite dans ma malle

comme un cordon

une vieille bandoulière une courroie usée

 

combien de fois faut-il me le répéter

la bouche

et le ciel débordent de mots

je berce un couffin

rempli de lettres à ras bord

et je tisse te futur avec le fil trop fin d’un

tu l’auras

tiens c’est moi du vol des grues

mésange migratrice

revenue d’au-delà de la mer

pour brûler la mer

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Нелепый день. Мне смысл его не виден.
Он
 ни единым знаком мне не выдан.
Шпионы спят, набравши в
 рот воды.
Пришла зима, похожая на
 осень,
и
 вещи — точно брошенные оземь
озябшие плоды.

 

Пришла зима, похожая на осень.
Колеса надеваются на
 оси,
как встарь, но
 только катятся — куда?
Открой
 же эту книгу посредине.
Там я
 стою челюскинцем на льдине,
кругом
 — вода.

 

Там я стою челюскинцем на льдине
с
 улыбкою раззявы и разини
и
 лестницей веревочной в руках.
Она упала из
 незримой точки,
и
 я не знаю, кто там — вертолетчик
иль ангел
 — ждет рывка.

 

И я не знаю, кто там — вертолетчик
иль ветер
 — крутит облачные клочья.
Крошится льдина, точно скорлупа.
И
 ледоход на появленье птицы
похож, на
 гибель сна под колесницей.
А
 я стою, медлительна, глупа,
и
 лестницу из пальцев выпускаю…

 

Un jour absurde. Je n’en vois pas le sens.

Nul indice ne trahit ses plans.

Les espions dorment, motus et bouche close.

L’hiver est là, qui ressemble à l’automne,

et toute chose évoque un fruit gelé

jeté à terre.

 

L’hiver est là, qui ressemble à l’automne.

Les roues tournent sur leurs axes

Comme jadis, mais où roulent-elles donc ?

Ouvre ce livre au milieu.

Tel un explorateur polaire sur un glacier flottant,

j’y suis, entourée d’eau.

 

Tel un explorateur polaire sur un glacier flottant,

j’y suis, avec un sourire ahuri,

une échelle de corde à la main.

Tombée d’un point invisible,

j’ignore si c’est un hélicoptère

ou un ange qui me l’a lancée.

 

J’ignore si c’est un hélicoptère

ou le vent qui fait tourner les nuages.

Le glacier s’écaille comme une coquille d’œuf.

Et la fonte des glaces ressemble à l’apparition d’un oiseau,

à la mort d’un rêve écrasé par des roues.

Je me tiens là, lente et stupide,

et je lâche l’échelle de corde...

 

 

 

                                кругом возможно Бог

 

сердце ходики ходок

уха улицей по снегу

в валенках без запятых

или это зверь жует

с хрустом писчую бумагу

иль в грозу ушли косить

мальчики бегут вернуть их

если спросят есть ли  Бог

в панике искать по небу

я не стану а как ты

глаза камерой в предметах

смерти рассмотрю живот

как попавший в передрягу

человек скажу без сил

Бог мерцает есть и нету

 

 

 

 

                          il y a peut-être Dieu partout (*)

 

 

le cœur pendule est un marcheur

de l’oreille des rues neigeuses

en bottes de feutre sons virgules

sans s’asseoir un seul instant

ou peut-être une bête qui mastique

le papier a écrire avec bruit

ou peut-être court-on ramener

des garçons partis faucher sous l’orage

si on me demande Dieu existe-t-il

je n’irai pas le chercher à travers ciel

paniquée mais comme toi

avec la caméra de l’œil dans les objets

de mort je discernerai la vie

comme un homme pris à la gorge

des ennuis je dirai sons forces

Dieu clignote il est là puis il n’y est plus

 

(*)Titre d’un poème d’Alexandre Vvedenski (voir Oeuvres complètes, La Différence, 2002).

 
 

 

 

 
Выдохнуть бьющуюся в гортани
бабочку и неживою природой
лечь, упуская эры братаний
видов, взращенных на кислороде.
 
Женщина, гумус, материя — мерить
нечего. Эти различья подобны.
Значит, я ближе и к жизни, и к смерти.
Бабочка вздрогнула, сев поудобней.
 

Expirer le papillon qui se débat

dans mon gosier et, nature morte,

m’étendre, oubliant des ères de fraternité

entre les espèces nourries d’oxygène.

 

Femme, humus, matière : il n’y a rien

à mesurer. Ces différences sont semblables.

Je suis donc proche de la vie comme de la mort.

Le papillon frémit et se pose à son aise.

 

 

 

Срезы двориков. "Дворники", поборники чистоты,

сломанные пруты, розги, размокающие за стеклом,

уклонисты. Управляют с лёгкостью легковушкою впереди,

знают все тупики-ловушки, где добро, где зло.

Пыль, пыльцу, отпечатки пальцев стирают они со стекла.

Вот легли, как мёртвые усы жука, прибитые дождём.

Вот дрожат, как нервные отвесы, будто мы отыскиваем клад

на шоссе, но, конечно, только сушку Сашину и найдём.

Мне закладывают уши мокрых аллей шелестящие ряды,

а машина там, впереди, подмигивает, уходя.

Яркоглазый Янус. Говорю себе: подожди,

просто так смотри. Не увидишь этого никогда.

А не можешь молчать - заполняй перелески, отступая в полях,

проставляя для аистов гнёзда над "й", запятые застав.

Боль отстала. Стучит, как потерянный мячик, мечта

в гулких стенках тебя. И мелькают дома всех оттенков тепла.

Травы прежней земли на подошве налипли комком.

Ты от них отдели плитки тех площадей, что остались вдали,

как от нёба - куски шоколада. И беспечно катай языком

лишь слова, как излишек вселенной в руке или пластилин.

 
   

 

 

Coupe transversale des cours. Les essuie-glace, champions

de la propreté, baguettes cassées qui font trempette derrière la vitre,

déviationnistes. Ils dirigent aisément l’automobile,

ils connaissent tous les pièges des impasses, le bien et le mal.

Ils effacent sur la vitre poussière, pollen et empreintes de doigts.

Ils se tendent telles les antennes mortes d’un insecte que colle la pluie.

Ils tremblent, fils à plomb nerveux, comme si nous cherchions un trésor

sur la chaussée, mais nous ne trouverons que le sachet de biscuits de Sacha.

Les allées mouillées alignées en colonnes chuintantes m ‘assourdissent,

la voiture devant moi clignote en s’éloignant.

Janus aux yeux lumineux. Je me dis : attends,

regarde simplement. Tu ne verras plus jamais ça.

Si tu ne peux pas, en attendant remplis les bosquets, reculant dons les champs,

déposant pour les cigognes des nids sur les « i », les virgules des postes de contrôle.

La douleur se laisse distancer. Le rêve rebondit, ballon perdu

entre les murs sonores de ton être. Des maisons de toutes les nuances de chaleur

passent. Voilà tout. Les herbes de l’ancienne terre s’agglutinent sous les semelles.

Tu peux en détacher les pavés des places demeurées au loin, comme on décolle

des carrés de chocolat adhérant au palais. Roule sous ta langue sans y penser

de simples mots, comme un surplus d’univers dans ta main, un peu de pâte à modeler.

 
 

 

 

Ловля ветра в дырявом кармане, где мелочи нет

(так, как нет мелочей для тебя — все мучительно больно),

духового оркестра сквозняк — и затакт,  и задет

чьим-то острым смычком и — летит твой сценарий невольный.

 

Точно шарик-циркач и обманщик детей самокат,

как стремительно эта земля подбегает под ноги!

И, наверное, так: из затакта начнется закат,

но в трамвайное русло не впасть, не вернуться, пологий —

 

нет, по логике несовпадений — не вычертить спуск.

А бежать вверх по вдоху, выныривая из отверстий

ровно раненных флейт, и вплетаться в пучок перепу-

танных струнных волокон не темы, но версий.

 

А потом, по карманам пошарив — ну был же билет! —

проследить, как из недр вылетает неясная птица.

Книгу жалоб-судеб не проси — даже мелочи нет,

и за счастие ты не сумеешь ничем расплатиться.

 
   

 

 

 

Chasse au vent dans tu poche trouée dépourvue de monnaie,

(pour toi pas de menue monnaie, toute douleur est immense),

Courant d’air d’un orchestre à vent, anacrouse au début du morceau,

accroché par un archet aigu ton scénario involontaire s’envole.

 

Comme un ballon de cirque, une trottinette, leurre des enfants :

et la terre s’élance si vite à la rencontre des pieds !

l’anacrouse, temps faible, entame le couchant,

mais comment s’insérer dans le cours du tramway, comment

 

revenir en arrière, vers la pente que les divergences empêchent de tracer.

Il faut escalader l’aspiration à toutes jambes et jaillir

par les orifices des flûtes aux blessures parallèles, s’emmêler

dans l’écheveau des cordes, des  versions non du thème..

 

Puis fouiller dans su poche – j’avais pourtant mon billet ! –

observer un oiseau flou qui s’échappe des tréfonds.

Ne demande pas le livre des réclamations du destin :

tu n’as pas la monnaie pour payer ton bonheur. 

 

 

  Tous les poèmes ont été traduits par Christine Zeytounian-Beloüs.

De: Poètes russes d’aujourd’hui, anthologie bilingue, Préface de Konstantin Kedrov, Postface de Boris Lejeune, La Différence, Paris, 2005

ISBN 2-7291-1542-0

 

 

 

Я пробую в игольное ушко
вместить судьбу, как маленькую лошадь –
в квадратный, нарисованный хомут.
И всё же он остался нулевым,
как форточка. И лишь цветок герани
кричит в окне: «Невыносимо мне».
Мы выживаем белыми стихами.
Случайна жизнь, и только в слове память.
Как тяжело молчание пути.
Но верю я, что внутренняя площадь,
где мы чутки, сдвигается, и лошадь
поскачет легче, горечь отпустив.

1992

 

I’m trying to fit my destiny into

the eye of a needle, like a pony

into the tightly drawn square collar.

Yet it remains a zero, like a vent

sash. Only a geranium is screaming on

the windowsill, “intolerable”.

We survive by blank verse only.

The life is random, memory lives

only in words. The silence of the roads

hangs heavy. But I believe our inner square

where we’re keen will budge and the pony

will go capering again, all bitterness forgotten.

 

Translated by Max Nemtsov

 
 

 

 

ремонт это гибель Помпеи
на книгах и пепел и пыль
мы здесь мы бежать не успели
смотри как от крика толпы
под нами дрожит подоконник
ты слышишь? от бешенства Этны
спасается этнос спокойных
и новая эра зовёт нас

1997

 

repairs are like the fall of Pompeii

with dust and ashes all over the books

we’re still here, late for a stampede

see the windowsill  trembling with

the din of the crowd below us

do you hear it? the placid ethnos

will be safe from the Etna’s fury

and the new era calls us.

 

Translated by Max Nemtsov

 

 

   

The last 2 poems from: An Anthology of Contemporary Russian Women Poets, edited by Valentina Polukhina and Daniel Weissbort, with a preface by Stefanie Sandler, 266 pp., Carcanet, Manchester, U.K. and University of Iowa Press, U.S.A., 2005,  ISBN 1-85754-741-1